Мы рождаемся в одиночестве, в одиночестве же нам суждено встретить свою смерть. Она ласково нам улыбнется, приняв облик того, кто нам был когда-то дорог, и кто покинул нас, не успев сказать «Прощай», протянет руку – не всегда костлявую и с когтями – или ласково обнимет. Перед тобой откроется огромная арка, сотканная из нежного белого света, и ты переступишь черту, уходя навсегда из этого мира. Навсегда прощаясь с этими людьми. Уйдешь, чтобы переродиться, чтобы снова побывать в чреве матери, а потом в первый раз в жизни заплакать, заговорить, научиться ходить, бегать, кричать, любить, самому подарить миру новое дитя, новую жизнь.
Хевласка, когда была маленькая, очень часто любила представлять себе, каким будет ее муж, дети, дом, в котором будет расти двое или трое очаровательных созданий. Ей непременно представлялось, что ее муж – высокий и статный иностранец-богач – будет хотеть как можно больше детей, чтобы хоть кто-то принес в старости воды. (Этого она понабралась от дедушки, который постоянно говорил что-то вроде «В этом доме такой балаган, а никто даже не посидит со стариком!») Потом ей представлялось, что у нее будет один малыш и это будет, непременно, девочка с белыми кудряшками и лазурными глазами. Хев словно проживала жизнь, раз за разом превращаясь в роскошную женщину, одетую в шелка и каменья. Перед сном она закрывала глаза и, слушая сказки матери, уносилась прочь – в тот, свой мир, в большой белый дом, построенный на обрыве, на краю мира. Хевласке так хотелось поскорее вырасти, но. Все, что делает с нами жизнь, делается не зря. Принцип равноценного обмена. Малышка прожила эту жизнь в своей душе потому, что Бог знал: ей не суждено. Не суждено родить, обнимать мужа, переступить порог большого белого дома на краю мира, ворчать в старости, что никто о ней не заботится. Ей вообще не суждено состариться. По крайней мере, пока в груди хранится яркий куб, сотканный из маленьких кристаллов. Она столько раз хотела, чтобы война закончилась, чтобы спало это проклятие, чтобы она вернулась домой, пусть там вряд ли что-то осталось. Тут же мелькнула мысль о том, что надо спросить про родовое поместье у Малкольма. Да, когда вся эта какофония стихнет, Хевласка возьмет Комуи, и они вдвоем съездят к ней домой. Отдохнут. Хотя, кто отпустит Хранилище Божественного Куба за границу Управления? Придется ждать конца войны.
Малкольм. Сколько ему сейчас лет? Пятьдесят? Да, где-то столько. Ну, может быть, плюс или минус года три-четыре. Женщине он очень легко представлялся добродушным дедушкой, который сидит у камина в окружении своих одиннадцати внуков от пяти детей и рассказывает им страшные сказки, а потом говорит, что те, кто не уснет до двенадцати, попадут в страшное-престрашное королевство Бабушки Ночи и больше никогда не увидят маму и папу. Дети с криком разбегаются, едва не запинаясь и не падая из-за своих длинных сорочек, запрыгивают в кровати – или кому там, где постелили – накрываются одеялами и засыпают, забыв помолиться. Он – ее единственная семья, пусть даже когда-то  Малкольм и назвал ее убийцей. Он – все, что у нее осталось от воспоминаний о фамилии Рувелье. Так похож на ее старшего брата. Интересно было бы посмотреть на него в молодости, лет в двадцать или двадцать пять. Знатная, должно быть, была фигура. Женщина бы улыбнулась этим мыслям, но взгляд правнука и вообще атмосфера заставили ее сдержаться. Теперь ей казалось, что она больше не то воплощение спокойствия и умиротворения Черного Ордена. Теперь она точно такой же человек, как и все, экзорцистка, Маршал. Но, очень уж захотелось сделать что-то эдакое.

- Хевласка, это твой прадедушка, - мама указала рукой на своего деда, который только что вернулся с какого-то там сражения. Весь такой в алой форме, в медалях и с усами – он производил впечатление человека из другого мира, к которому лучше по всяким там глупостям не обращаться. Малышка Хевласка аж растерялась при его виде.
- Ну, не молчи, скажи же что-нибудь…

- Мы так и будем друг друга рассматривать, - сказала женщина тоном, которым мать говорит с провинившимся сыном, когда хочет, чтобы он сам добровольно рассказал о своих шалостях, - Или ты уже начнешь меня спрашивать? – в конце концов, она намного его старше и в семейном дереве ее портрет (если он вообще там нарисован) расположен ближе к корням. Она имеет право ставить условия. Сейчас здесь не секретарь Ватикана и Маршал Черного Ордена. Сейчас здесь, в этой комнате, встретились бабушка и ее внук, пусть и двоюродный.